"Сейчас сделаем" -- и вот он садится выжигать на коже браслета еще две единицы, а я все стараюсь вспомнить, почему же тринадцатый, и не могу, не помню ничего, кроме как были в нем сплошь ветераны, еще с Галлии, как был легионом Цезаря и переходил с ним вместе Рубикон и как был, кажется, потом расформирован. Мне крепко завязывают кожаный ремешок на руке. На глянцевой полосе самодельной кожи чернеет простое XIII, почти такое же, каким оно было ровно две тысячи пятьдесят лет назад.
***
-- Мне надо как-нибудь отнести Цезарю цветы -- говорю, уже в мороженой лавке (йогурт и лесные ягоды).
-- Он не заслужил цветов. Цветы -- это всегда как будто признание в любви или жалости. А он не заслужил ни любви, ни жалости. Любая женщина, воспитавшая детей счастливыми, важнее во сто крат Цезаря.
-- Возможно, но назови мне хоть одно имя.
-- Неважно имя. Сколько людей его проклинало тогда. Он должен был бы быть в аду.
-- Ада тогда еще не было. Не было этого христианского добра и зла. А Цезарь -- был. И, самое главное, сейчас мы говорим о нем так, как будто и не было всех этих лет. Дело в том, что в истории не остаются имена людей счастливых -- а только тех, кто сумел и смог подмять под себя мир. Кто был достаточно одержимым, чтоб сделать это. История вообще ценит не доброту, а мощь. Одержимость и силу она ценит, по ту сторону Ницше, по ту сторону всего.
-- Нет, вот смотри...
И пока мы говорим о Цезаре, о первом, о Гае Юлии, и едим восхитительное мороженое, раскусывая до бордового и пурпурного чернику, я кручу на запястье кожаный браслет Тринадцатого Легиона и чувствую себя единственным, выжившим с тех пор ветераном.
И от этого мне стыдно и счастливо и грустно."
автор: http://santagloria.livejournal.com/420456.html?nc=8